Нить Ариадны… Каникулы во Франции - Борис Юлегин

Даже консервативное меню подрабатывается.

Русской речи в Париже гораздо больше, чем французской в Москве. Происходит своего рода односторонняя диффузия. Наши растекаются, растворяются во Франции, незаметно, но уверенно обогащая эту жизнь не только своими деньгами, но и привычками, манерами. Время покажет, хорошо это, или не очень.

Два года назад французы были у нас в гостях. Сначала Яна привезла Мишеля, показать мужу родину.

Можно представить впечатления француза, который и Парижа-то боится, как нечистой силы. А тут Москва с Кремлем, Тверь, Углич, Суздаль, Торжок. Да банька по черному на берегу Тверцы, да Селигер, да частный ресторан в Подмосковье с приемом по высшему разряду, да традиционное повсеместное русское гостеприимство до потери пульса. Наверняка Мишель был потрясен до глубины своей французской души.

Он не встретил ожидаемых медведей на улицах, а увидел вполне сносную цивилизацию, пусть немного суетливую и бесшабашную, но достаточно вменяемую. В негативе у него остались только наши дороги, что позволило нам найти еще одно общепонятное слово — кошмар. Что на обоих языках с подачи французов означает одно и то же. А ведь мы его еще не возили по рижской трассе. Тут бы он вообще дар речи потерял.

Видно впечатления Мишеля были настолько новы и сильны, что вскоре по проложенной тропке приехали в Россию его родственники. Забегая вперед, отметим, что и они были настолько потрясены увиденным, что дали французскому радио двухчасовое интервью, насквозь пронизанное неожиданным и искренним восторгом.

Этот визит не только изменил их мнение о России, но и заставил по-новому взглянуть на свою размеренную, устоявшуюся жизнь. А в чем-то определил ее новые приоритеты, обогатил цели и стимулы.

Чего стоил хотя бы штурм электрички на Тверь, отправлявшейся с Ленинградского вокзала Москвы.

Можно предположить, что такой массы целеустремленных людей, собравшихся вместе, они никогда не видели. А этот единый порыв, подхвативший наших французов и внесший их в вагон электропоезда.

Впечатлений — на всю жизнь хватит. Будет хотя бы, что внукам рассказать. И травмы оказались совсем не страшными. Нашей Николь кто-то нос разбил локтем, да коленку в кровь содрала, падая в тамбуре. Хорошо, не затоптали. А то бы международный скандал мог произойти.

Родители Мишеля. Дети зовут их «папи» и «мами». А вообще, если переводить на французский, то мама — это «мэр», а папа — «пэр». Очень просто запоминается. Живут отдельно от детей, в десяти километрах от нашей деревни. Несмотря на почтенный возраст, а им далеко за семьдесят, с хозяйством управляются сами.

Более того, с удовольствием водят не только свою «легковушку», но и трактор. Из всей родни, только у них, у родителей, — хозяйство в нашем понимании. Куры и индюки, гуси и кролики. Вдобавок ко всему — три огорода, которые нуждаются в круглогодичном присмотре и уходе.

Так получилось, что все огороды — в разных местах. Вот и приходится до них добираться на машине или на тракторе. Все же случаются периоды, когда дети приходят на помощь родителям. Это время заготовки мяса. По одному евро за килограмм покупается поросенок кило на сто, который безотходно перерабатывается во французские деликатесы: вяленую и кровяную колбасу, паштеты, карбонаты. Два дня плотной работы для всех, как правило, в выходные дни, и запасы провианта на несколько месяцев восстанавливаются.

Сейчас родители собираются реконструировать свое жилище. Это обойдется им в шесть тысяч евро. Берут кредит в банке. Семьдесят процентов затрат готово взять на себя государство.

Николь — родная сестра Мишеля. Это ей дали локтем в нос при штурме в Москве электрички на Тверь.

Устроилась со своей семьей в трех километрах от брата. Как и большинство французских селян, живет в своем небольшом, но очень уютном кирпичном доме. В семье три машины. Это действительно жизненная необходимость. Всегда и во всем, как и все французы, готова придти на помощь любому из родственников и знакомых. Работает бухгалтером в доме престарелых. Потому, наверное, от нее всегда исходит доброта.

Жан-Клод, муж Николь. Работает в фирме электриком. Монтирует отопление, вентиляцию и все другие электрические дела по всей округе, в том числе и в райцентре. Даже работал в Германии. Но он не простой электрик. У него двадцать процентов акций своего предприятия, так что его можно считать и совладельцем.

Жизнерадостен и шустр. Русский знает плохо. А почему, собственно, француз вообще его должен знать?

Это он вместе с Мишелем на своих машинах приезжали нас встречать на вокзал в Тулузу. Они же возили нас и к виадуку.

Сын Николь и Жан-Клода — Эммануил, или, как его зовут близкие, Маню. Двадцать лет. Хорошо говорит по-английски. Фанатично любит рыбалку. Родителей беспокоит то, что рыбалка увлекает его больше, чем противоположный пол. Деревенский парень, но исключительно городского типа. Высокий, худощавый, и в очках. Заканчивает институт, будет экологом. Собирается работать по специальности в каком-нибудь лесу и наблюдать за животными и птичками.

Орели, их дочка. Мы ее сразу начали называть ореликом. Заканчивает среднюю школу, в смысле, — лицей.

Хороша из себя. Неплохо водит машину, которой у нее пока нет. На месте сидеть не умеет. Сгусток энергии.

Не случайно, считается лучшим нападающим местной женской футбольной команды. Есть большая вероятность попасть в сборную Франции. Но не сразу, а со временем. Если не останется на второй год, то куда-нибудь поступит. На летние каникулы собирается поехать в Африку безвозмездно ухаживать за местными обездоленными детьми. Любит детей. Могла бы и сюда приехать, если подумать.

Терри. Бой-френд Светланы, тоже нашей бывшей соотечественницы. Наши девчонки, конечно, уже немного попривыкли и оборзели. Он и с ее детьми занимается, и обед готовит, и музыкант замечательный.

Прекрасный компанейский парень. Это он потратил на нас целый день — возил в Сидобр вместо того, чтобы идти на работу. А Света все никак за него замуж не соглашается.

Все французы искренне улыбчивы и доброжелательны. И даже по-детски наивны. Мы — другие. Мы биты со всех сторон и потому обросли мозолями души. К нам так просто не пробиться. А французы доверчивы. Это умиляет и притягивает. До такой степени, что хочется их великодушно защитить от возможных напастей.

Если темным зимним вечером видишь вдали светлое пятно, можно быть уверенным, что это церковь.

Мягкая ночная подсветка выделяет стоящее на возвышении здание, которое не только служит ориентиром в кромешной тьме, но и напоминает о вечном даже ночью.

Без церкви деревенскую жизнь во Франции представить невозможно. Церковь здесь не просто место для диалога человека с всевышним. Или для монолога с самим собой. Во-первых, как правило, это самое древнее строение местности. И самое монументальное, величественное и впечатляющее. Уже в этом его ценность — начало истории деревни или городка.

Но церковь — это и ядро жизнедеятельности селения. Если попробовать описать деревенскую жизнь графически, то церковь располагается в центре круга, и от этого центра волнами расходится жизненная энергия. При церкви организованы курсы для взрослых и кружки для детей. При ней работает библиотека и спортивные секции. Церковь организует выставки. В нашей деревне, например, при церкви, уже несколько месяцев с успехом работает выставка русского фотохудожника, точнее, художницы. Нетрудно догадаться, что это наша Яна Васильевна, которая беззаветно любит фотографию, а несколько лет назад в Твери даже стала лауреатом фотоконкурса.

Церковь здесь близка к народу, а народ близок к церкви. Так сложилось. Это место, куда француз приходит, как к себе домой. Где его всегда ждут.

Здесь нет слепого идолопоклонства и чинопочитания, но нет и возвышения служителей над прихожанами.

Все равны. Принадлежность к церковной иерархии не дает никаких преимуществ и привилегий.

Мы попали с корабля на бал, а точнее, с поезда — на Рождество. На вечернюю мессу напросились сами, толком и не отоспавшись после дороги. Но ведь интересно же! Когда еще суждено лично поучаствовать в таком празднике, когда еще представится возможность побывать на главной службе года в католическом храме?

К девяти часам вечера церковь была заполнена людьми. Судя по количеству рядов, и мест в каждом из них, на мессу пришло не меньше трехсот человек. И стар, и млад. Казалось, здесь все жители деревни, и даже больше. Совсем юные прихожане мирно спали на руках у родителей.

Те, кто немного постарше, — пяти, — семилетние детишки, все как один в беленьких нарядных рубашонках, образовали чудесный сорокаголосый хор. Повернувшись лицом к собравшимся, и найдя взглядом родителей, они добросовестно выполняли свой общественный долг. Даже не долг, не обязанность. Это действо доставляло малышам очевидное удовольствие. Получалось слаженно и до слез задушевно. Здесь не было солистов — ни среди детей, ни среди взрослых. Все были равны, и каждый честно и ответственно исполнял отведенную ему роль. Крепло чувство, что все здесь собравшиеся — одна большая сплоченная семья с общими заботами и радостями. Таким это чувство и осталось.